Инфраструктура в Русинове делалась под слепых: здесь звуковые светофоры, а вдоль дорог — непрерывные поручни, по которым местные «читают» маршрут от дома до остановки. Старожилы почти не жалуются на слепоту, их больше волнуют пенсии, возраст и здоровье. «Раньше жили, работали, рожали. Теперь — доживаем. Мы для государства невидимки», — говорят местные.
Здание общества слепых — уставший трехэтажный советский корпус. Серые плиты под ромбик, треснувшие рамы, кое-где фанера, ржавые трубы, облупившаяся желтая дверь. За забором заросший двор. На стене баннер: «Сдаются в аренду… от 9 до 1500 кв. м».
У крыльца меня встречает председатель местного общества слепых Александр Ракович — строгий, подтянутый, в сером костюме и с розовым галстуком, на груди значок октябренка. «Я сторонник СССР — самый удачный период страны, — объясняет. — Вот тут как-то опрос провели о сносе Мавзолея. Как можно его сносить? Почему на Ельцин Центр тратят, а на Ленина нет?».
И я его понимаю. Слепым в то время жилось точно лучше.
Мы проходим в здание. Александр, хоть и незрячий, идет уверенно, изредка касается стен. Внутри обстановка советская: зеленая плитка коридоров, таблички «Комната приема пищи», «Склад готовой продукции», тусклые «Вход». В вестибюле стоят выцветшие шкафчики, висят плакаты по технике безопасности: «переноска пострадавших», «ожоги и обморожения». Эхо времени, когда кипела жизнь.
«Постепенно всё продали»
В кабинете у Раковича обстановка скромная: обои местами пузырятся, старые розетки, на подоконниках цветы в горшках. На полочках ровным рядом стоят десятки грамот. Александр начинает разговор за здравие, а затем переходит к наболевшему.
— В 1925 году было создано Всероссийское общество слепых. Цель — устройство инвалидов, их адаптация и реабилитация. Создавались рабочие места, государство оказывало поддержку, открывались предприятия. Самое активное развитие началось после войны: пришло много раненых, инвалидов по зрению. Общество слепых поставили на высокий уровень. В 1948 году создали наше предприятие, оно активно развивалось.
— Слепых приглашали со всей страны в Калужскую область?
— Нет. Когда предприятие открылось, незрячих было немного. А вот в начале 70-х его сделали базовым, и народ сам поехал: молодежь из школ, вновь ослепшие. Люди приезжали семьями или создавали семьи здесь. Строили дома, им давали квартиры. Превосходно! Дома строило наше предприятие общества слепых. Государство напрямую не помогало, лишь обязывало обычные компании, например завод «Рубин», заключать с нами договоры и давать работу. Мы делали для «Рубина» платы и другие изделия. Прибыли были хорошие, зарплаты — высокие.
Александр пришел на предприятие в 1983 году. Ему назначили оклад более 200 рублей — приличные деньги по тем временам.
— Планировали построить большой центр реабилитации, спорткомплекс с бассейном, отдельно стоящее общежитие. К работе приступили в 80-е, когда в стране начался бардак. К тому времени объемы стали падать. «Рубин» закрылся, работы не стало.
Я на собраниях критиковал: нельзя бездумно строить, идет развал, надо приостановить. Не прислушались. В результате из трех объектов ничего не завершили. Потом всё постепенно продали. Пятиэтажка так и осталась на стадии отделки. Стояла несколько лет замороженной, люди разбирали перила, плиты, кирпичи. В итоге продали. Центр реабилитации оказался у дагестанцев: сейчас там завод, который производит консервные банки. Еще одну пятиэтажку, которую планировали под общежитие, со временем развалили. Цокольный этаж недавно продали. Так всё ушло.
— Сколько сейчас слепых на предприятии?
— Около сорока человек. Да и работы почти нет уже… Но об этом позже.
«Праздник прошел без деликатесов»
Ракович вспоминает, как сам остался не у дел.
— Я начинал в радиотехническом цехе, потом ушел в литейный. Затем вернулся в радиоцех, стал бригадиром. Через год попал под сокращение. Предложили работу по сбыту. «Рубин» рассчитался с нами телевизорами, и я должен был с водителем ездить по деревням продавать. Отказался. Меня сократили.
Дальше начался развал. Директоров меняли одного за другим. Ракович ушел в бизнес: разводил кур, занялся торгово-промышленной деятельностью. Шел 1993 год.
— Однажды мне позвонили: предприятие собираются продать — помоги. Я был активным, имел игровой видеозал, про меня писали журналисты, «Времечко» приезжало. Поднял шум, привез президента общества слепых. Решили: продавать нельзя, незрячие в Русинове останутся без досуга. Отбили здание.
Когда Александр увидел, что предприятие простаивает, попросил отдать пустующий первый этаж, чтобы запустить производство с участием незрячих. Предложил сотрудничество с «Метрополем» — клеить коробки для тортов, завод игрушек был готов взаимодействовать по сборке моделей машинок. Не дали. Сказали: «Хочешь — сам арендуй». В 2000-х здание снова пытались продать. Еще раз отстояли. С 2008 года Ракович является председателем общества слепых Боровского района. Бизнес постепенно забросил и ушел на предприятие налаживать работу.
— Для начала восстановили досуг. Когда-то тут было огромное имущество — лыжи, коньки, тренажеры, музыкальные инструменты, ансамбль, гитары, пианино. Всё растащили. Написал проект, вышел на губернатора — сделали тренажерный зал. Глава района договорился с руководителем бензозаправки, те отремонтировали зал. Открыли компьютерный класс. Спонсоры поменяли окна, актовый зал привели в порядок. Потом здание снова захотели продать. И опять мы выстояли.
Параллельно создавали рабочие места. Ракович выбивал ставки у города и области: руководителю спортзала, работнику компьютерного класса, организатору художественной самодеятельности. Развивали настольный теннис для слепых: купили стол, область дала ставку тренеру. Сейчас секции работают.
— Сколько зарабатывают ваши сотрудники?
— В районе 10 тысяч рублей. Я как председатель общества слепых тоже получаю чуть больше десяти. Пенсия по инвалидности у меня минимальная — чуть больше двадцати тысяч. В советское время была максимальная — 120 рублей. Работаю три дня в неделю. ВОС денег на досуг не выделяет, выживаем за счет того, что добудем. Например, я сам провожу концерты, чаепития, «День белой трости». Покупаю всё за свои деньги, потом сдаю финансовый отчет. Регион проверяет — возвращают. Иногда задерживают на два месяца. Еще требуют: нельзя покупать у частников, нужны правильные чеки из супермаркетов. На Новый год по незнанию закупили коньяк и шампанское. Отчет не приняли, оказывается, спиртное за счет бюджета нельзя. Конфеты с ликером едва провели.
В этом году отмечали 100-летие ВОС. Пригласили гостей, приезжал министр труда и соцполитики Калужской области. Праздник прошел без деликатесов. Купили колбасу по 300–400 рублей, конфеты. Насколько слышал, у верхушки на юбилее была красная рыба, икра. Я такое купить не могу — отчет не пройдет.
Людям подарили приборы для измерения уровня жидкости: вешаешь на кружку, льешь — пищит «пи-пи-пи». Район закупил трости. По программе реабилитации выдают дешевые, за тысячу, они быстро приходят в негодность. Мы купили с колесиком по три тысячи.
«Незрячих вытесняют»
Спрашиваю, существует ли цех, где незрячие делают медицинские пипетки.
— Производство падает, пипеток почти нет, другой работы тоже, — продолжает Ракович. — Люди на простое бывают по две трети месяца, иногда больше. Вышли, сделали норму, ушли. Зарплата небольшая. Новые профили никто не ищет. Всё постепенно уходит.
— Людей за столько лет не тошнит от пипеток?
— Тошнит. Работа однообразная, муторная. Когда собирали платы для цветных телевизоров — это была серьезная, разнообразная деталь, видели реальную продукцию. Я еще отливал пыжи для пробок. Тоже монотонно, но хоть что-то. А пипетка? Нанизываешь на стекло: резиночка, чехольчик — доходит до автоматизма, когда мысль гаснет.
— Почему нового не предлагают?
— У директора предприятия нет планов по работе незрячих, зато квоты на зрячих увеличивают. Раньше можно было брать зрячих не более 10 процентов, теперь 20–30. Нужна численность для федерального финансирования. А незрячие в организацию ВОС не идут, смысла нет. Реабилитацию сейчас дает государство, а не ВОС. В итоге набирают инвалидов разных категорий, но зрячего возьмут быстрее, к ним претензий меньше, работать легче, условия создавать не надо. Слепых вытесняют. В области в местных организациях есть зрячие председатели. По сути, наши места занимают.
Я против зрячих на наших должностях еще и потому, что они не понимают специфики. Отношение часто как к немощным. Хотя слепые могут работать на станках. Знаю инвалида по зрению, который в Москве работал на производстве баночек для гуаши. Подгружал сырье, ориентируясь по звуку станков. Можно было бы купить формы и лить детали, те же игрушки, «киндер-сюрпризы». А у нас только ручной труд. Как в каменном веке — пипетки. По закону крупные предприятия обязаны принимать инвалидов, но тоже не хотят.
По всей России больше 140 предприятий для слепых. В основном они находятся в таком же или худшем состоянии. Текущих ремонтов в нашем здании не было с 1978 года. Ничего не делается: потекла крыша — залепили. Доводят до развала, потом предлагают продавать. Нас пытаются выкинуть, мы не нужны.
— В целом в Русинове комфортно слепым? Инфраструктура есть, перила по всему району.
— Перила есть. Раньше на конце торчала труба, как-то женщина разорвала куртку. Я добился, чтобы трубы наварили шарик. Ориентиры такие: идешь — перила прервались, значит, первый поворот к дому, второй — к поликлинике, третий — к почте.
«Никогда не чувствовал себя инвалидом»
От общественного переходим к личному. Александр родился зрячим. В пять лет переболел гриппом, получил осложнения и ослеп.
— Никогда не чувствовал себя инвалидом. В школу меня отдали в 11 лет. Подростком занимался легкой атлетикой и гимнастикой, что помогает в ориентировке. Нас учили: вы полноценные, всё должны делать сами. Теперь слепым говорят: вам дадут соцработника. Раньше мы сами убирали классы, меняли постель, теперь это делают работники. Это плохо, незрячие не адаптируются.
Я после школы сам гулял по Москве. Откроется новая станция метро — бегу, изучаю переходы. Сейчас слепых из школы не выпускают, родители возят на машинах. Раньше мы ходили в походы с одним педагогом. Теперь на каждого слепого ребенка выделяют сопровождающего. Нам три раза в неделю арендовали бассейн в «Олимпийском». Была гимнастика — самый нужный вид спорта для незрячего. Сейчас из школ убрали снаряды, потому что травмоопасно. Оставили тренажеры. Выпускники выходят не приспособленными, не умеют ориентироваться.
— Где незрячие берут сопровождение?
— Соцслужбы предоставляют. Слепых провожают в метро, на улице. Я с детства хожу без трости. Ко мне подходят с вопросом, почему нарушаете правила? У зрячих ведь какая картинка: слепой, значит, черные очки и белая трость. Я против. Слепые должны быть самостоятельными. Я бы запретил все службы сопровождения, оставил только в аэропортах.
— Из-за самостоятельности неприятности случаются?
— Было дело. Падал в метро на рельсы. Сам выскочил, шапку дежурная крючком достала. По молодости на Киевском вокзале свалился с платформы. Но так как занимался гимнастикой, сгруппировался, встал. Правда, фирменные джинсы лопнули.
— Как незрячие находят пару?
— По голосу и запаху — это главное. Потом касания. Я до пяти лет видел, помню. Знаю, как выглядит собака. Отец описывал медведя: та же собака, только морду утолсти, хвост уменьши. Лиса — собака с острой мордочкой.
— Большинство сидят дома?
— Многие действительно не хотят шевелиться. Думают, мне легко. Ни фига! Я дачей занимаюсь, так все удивляются: как слепой всё сам делает? Берусь и делаю! За собой слежу. Всегда хожу в костюмах. Сам их чищу, рубашки стираю. Только гладить не люблю, как-то брюки с двойной стрелкой вышли.
Я ведь до 11 лет рос среди зрячих, играл в футбол, ходил на рыбалку. Отец учил переходить реку по бревну. Когда поступил в школу слепых, держался обособленно.
Помню, как впервые вышел на школьную перемену, а там дети бегают, натыкаются на меня. Я себе тогда сказал: никогда не буду в обществе слепых. После уроков — секции или гулять по Москве. Старался занять себя, чтобы не нарезать круги вокруг школы, как остальные. И сейчас мне тяжело среди «слепецких манер». Вот заходит ко мне человек в кабинет и утыкается в угол. Почему? Иди прямо. Я против того, когда слепые говорят: дай пощупать, условно, телефон. Почему «пощупать», а не посмотреть? Режет слух.
В кафе мне неудобно. Когда приглашают в гости, ем только то, что уже на моей тарелке. За другой едой не полезу. Если налили выпить, а еду не положили — к спиртному не притронусь, без закуски не могу. А сам тянуться не стану, чтобы не смущать окружающих. Одна журналистка из Чехии снимала про меня фильм, потом пригласила в ресторан. Так я попросил взять с собой мою девушку. Знаю, она положит что надо, и я не привлеку внимания.
— Спутницы жизни были зрячие?
— Всю жизнь думал, что не женюсь на женщине с плохим зрением, потому что дети могут унаследовать. Но женился. У нее была вторая группа по зрению. У сына в итоге катаракта по наследству. Врожденное почти всегда наследуется, если не у ребенка, то у следующих поколений. У супруги вся родня с катарактой. Мы расстались. Все последующие женщины были зрячими.
На этом разговор заканчиваем. И отправляемся с Александром в тот самый цех, где инвалиды по зрению собирают пипетки.
Помещение длинное, как вагон депо. Между колонн — голубые деревянные рабочие места с бортиками, похожие на лотки сортировочной линии. На каждом стоят тазики и контейнеры с деталями: зеленые цилиндрики, прозрачные трубочки, желтые манжеты. Всё разложено по цветам и фактурам, чтобы различать на ощупь. За лотками сидят люди в синих халатах, кто-то в теплых жилетах. Возраст разный. Но движения одинаковые. Слышен тихий перестук пластика, шуршание пакетиков, редкие короткие реплики. Женщина в темно-зеленом платье и фиолетовом фартуке перебирает зеленые заготовки. Чуть дальше седой мужчина — быстро находит нужную резинку. В конце ряда двое пенсионеров работают почти синхронно: один отбраковывает, другой дособирает.
Время здесь будто остановилось. Работа идет на ощупь. И от такой монотонности становится особенно пусто. Кажется страшным, что целые годы уходят на пипетки, которые как будто никто не ждет. Этот труд называют спасательным кругом для незрячих. Когда ты не тонешь, но и к берегу не подплываешь.