Солнце прямо с утра решило нагреть воздух до такой степени, что прохожим на улицах совсем расхотелось спешить в свои кабинеты. На небе в это время не нашлось ни одного облачка, способного хотя бы слегка навести тень на ярко-зеленый весенний покров земли.
— Ну-ка, притормози, Алексей, — попросил Петр Андреевич Вересов водителя, когда они проезжали мимо городского парка.
— Ты здесь постой полчасика, а я пойду съем чего-нибудь, а то не позавтракал сегодня.
Он заглянул в кафе, купил пару хот-догов, бутылку холодного заграничного пива, прошелся по аллее и устроился на лавочке. Отведав несколько кусочков теплой сосиски вперемешку с мягким белым хлебом и запив их холодным щекочущим горло напитком, Вересов откинулся на спинку скамейки, подставил лицо утреннему солнцу и замер.
Тепло лучей не обжигало, а лишь мягко поглаживало, создавая ощущение, будто к лицу прикасаются нежные ладони далекой гейши.
— Эй, братан, оставь глоток, — вдруг сквозь дрему услышал Петр Андреевич хриплый голос и, с досадой открыв глаза, увидел сидящего рядом мужчину.
Собственно, назвать это обросшее, в грязных лохмотьях существо мужчиной было бы большим преувеличением. С первого взгляда определить возраст и мужские признаки этого внезапно появившегося человека не представлялось возможным.
— А вы, батенька, кем будете? — после некоторой паузы спросил Вересов. — И с какой стати я должен с вами делиться едой, да и просто общаться?
— Я — бомж. Не видишь, что ли? — последовал ответ. – Паспорт давно потерял, а кличут меня в моих кругах, не знаю, почему, Фогелем. Так ты дашь пивка глотнуть или допрашивать будешь?
— Да нет, не требуется, просто есть такое волшебное слово «пожалуйста», ты, видать, забыл про него, — усмехнулся Петр Андреевич. — Ну уж бери, угощайся, раз такое дело, и сосиску отведай, — добавил он, все больше удивляясь сложившейся ситуации.
Бомж не стал медлить, схватил бутылку и в момент осушил ее крупными булькающими глотками. С такой же быстротой он расправился с хот-догом, после чего расслабился и, похоже, задремал. Вересов с некоторой досадой посмотрел на голубое небо, изумрудную листву деревьев и засобирался уходить.
— Послушай, братан, — открыл глаза бомж, — ты, я вижу, добрый человек и при деньгах, займи рублей сто, с тебя не убудет, а я сигарет хоть прикуплю.
— А ты, господин Фогель, случаем ничего не попутал? Я не из бюро добрых услуг, — возмутился Петр Андреевич, — и деньги с неба золотым дождем не падают! Ты вот весь день здесь на солнышке будешь нежиться, а мне до вечера пахать в своей конторе придется. Тебе-то кто мешал делом заняться, а не в помойках ковыряться?
— Ишь ты, какой умник нашелся, — в свою очередь возмутился бомж. — С мое бы хлебнул, не так запел бы! А вот если бы в один месяц мать у тебя скончалась, на допросы тебя по подложной жалобе потаскали бы, да еще и жену с любовником в собственном доме застукал, посмотрел бы я на тебя, что бы ты делал?! Я вот в петлю сначала хотел, да грех не решился на душу брать, а потом плюнул на все, дверью хлопнул и пошел куда глаза глядят. Еще два года назад я вот так же, как ты: при галстуке и в дорогом костюмчике фирмой руководил. Секретарша кофе с круассаном в кабинет приносила, мол, не изволите ли, дорогой Кондрат Макарович, кофию испить! И на собраниях — пожалуйте, уважаемый коллега Никонов, в президиум! Но только в одночасье все и оборвалось! Как говорится, мы предполагаем, а Бог располагает! А ты иди, братан, спасибо за угощение, живи да оглядывайся, чтобы тебя где-нибудь беда не прихватила.
Немного растерявшись от такого откровенного рассказа, Петр Андреевич пошел к машине, но вдруг остановился и зашагал назад.
— Послушайте, как вас там, Фогель, я в жизни знал только одного Кондрата Макаровича, отличника из триста пятьдесят седьмой школы, мы с ним в одном классе учились, и он все олимпиады по физике выигрывал, уж не вы ли это?
— Похоже, я, — после некоторой паузы ответил Никонов. — Да только что это меняет? Мне тоже с самого начала почудилось в твоей персоне что-то знакомое, как-никак столько лет в одном классе учились, да только неудобно было спросить, ведь четверть века прошло. Вот не думал не гадал, что так встретимся, по-моему, Петром вас величают?
— Точно так, товарищ Никонов! Вот ведь как повстречались! Ну уж коли Господь нас свел здесь, значит, неспроста. Пойдем-ка, зайдем в кафешку, посидим и обсудим, чем помочь тебе можно, — предложил Вересов.
Час прошел в воспоминаниях о школьных годах, о дальнейшем житье-бытье, и, наконец, они перешли к главному — что делать дальше. О возвращении домой или устройстве на работу Кондрат даже слышать не хотел.
— Понимаешь, Петр, опостылило мне все, столько подлости пережил, лжи, равнодушия, что жить не хочется. Оно, конечно, если отсидеться там, где доставать не будут, может, и потянет в цивилизацию, а сейчас не смогу, боюсь, руки на себя наложу, — откровенно признался Никонов.
Помолчали. После чего Вересов предложил: «Послушай, Кондрат, есть у меня один знакомый психиатр, сильно авторитетный в научных кругах, он большой специалист по твоей проблеме и какие-то новые методы исцеления от депрессухи разрабатывает. Давай-ка к нему обратимся, хуже точно не будет, а вдруг поможет?»
— Оно, конечно, попробовать можно, но ведь поди денег на такое лечение много требуется, да и видок у меня тот еще, — засомневался Никонов.
— Ну, за этим дело не станет, — ответил Петр. — Сейчас заедем ко мне, помоешься, переоденешься, денег я тебе дам, пойдешь работать, отдашь.
Через два часа одноклассники уже заходили на прием к главному врачу поликлиники Борису Абрамовичу Натансону, который, внимательно выслушав их, предложил Кондрату испытать новый метод лечения.
— Понимаете, голубчик, — сказал он, — случай у вас сложный и к тому же запущенный, с полной потерей интереса к жизни и неверием в то, что она может быть привлекательной. Обычные рецепты исцеления вряд ли помогут. Так что решайтесь на эксперимент.
— А что тут думать, — махнул рукой Никонов, — мне терять нечего.
— Ну, вот и договорились, вот и славненько! — отчего-то радостно посмеиваясь, подвел итог профессор. — Машенька, дорогая, — обратился он к медсестре. — Проводи пациента в палату.
Через несколько дней была назначена процедура, перед началом которой Натансон объяснил Кондрату Макаровичу, как она будет проходить:
— Видите ли, голубчик, скажу откровенно, у вас полное отсутствие желания жить дальше. Я уже встречал таких больных, все они, в конце концов, плохо заканчивали. В вашем положении может помочь только полное отключение памяти и чувств, чтобы стереть все воспоминания и начать с чистого листа. Но это, повторяю, научный эксперимент, который может печально закончиться. Решать, конечно, вам. С другой стороны, если удастся овладеть процессом отключения на время всех органов чувств, произвести так называемую сенсорную депривацию, а потом, очистив мозг от всех прошлых восприятий, вернуть эти чувства в девственном виде, то, может быть, мы научимся лечить людей от сумасшествия и депрессий и всяких прочих гадостей. Если вы согласны, давайте оформим это документиком при свидетелях, так сказать, на случай печального исхода.
— А что здесь думать, я все равно не вижу для себя выхода жить дальше, — ответил Кондрат, — тут хоть науке послужу, давайте подпишу ваши бумаги. Только у меня тоже условие, дайте твердое слово не возвращать меня в этот поганый мир со всеми его гадостями, подлостью и ложью, — твердо заявил Никонов.
— Ну, это вам решать, дорогой мой, как говорится «хозяин барин». Значит, завтра и начнем-с, — завершил разговор Натансон. — Машенька, скажите моему ассистенту, пусть готовит операцию. Будем отключать от мозга рецепторы зрения, слуха, обоняния, осязания и вкуса. Оставим пациенту только возможность говорить, на случай если ему потребуется что-то сообщить, — обратился он к медсестре. — Да, вот что еще забыл вам сказать, уважаемый Кондрат Макарович, вас подключат к аппарату с искусственным интеллектом, мы его между собой ИсИном называем. Он будет поддерживать питание организма и записывать ваши речи. До завтра, уважаемый! Доброго вам пути в вечность, а чтобы вы лучше сегодня спали, Машенька даст хорошенького снотворного.
Операция прошла успешно. После нее Никонова поместили в изолирующую емкость с соляным раствором, «флоатинг-капсулу», не пропускающую звук, свет, запах.
Каждый день с утра в палату заходила Машенька и снимала показания ИсИна. В первые дни аппарат транслировал бессвязные звуки — воспоминания из прожитой Кондратом жизни, но потом вдруг на несколько суток замолк.
Затем пошла запись разговоров пациента с усопшими родственниками и знакомыми, которые были настолько реальными и бытовыми, что казалось, будто бы они вовсе не расставались. А далее опять провал. Наконец, искусственный интеллект зафиксировал общение Никонова с кем-то на неведомом языке, после чего Кондрат произнес только одну фразу: «Я разговаривал с Богом!»
Каково же было удивление врачей, когда ИсИн предоставил им перевод разговора, который, оказывается, велся на древнеарамейском языке. На нем когда-то излагал свои проповеди Иисус Христос. В следующие дни больше пациент не произнес ни одного слова. А через неделю ИсИн сообщил, что Никонов увядает и жить ему осталось скорее всего несколько суток. Расстроенная медсестра Мария стала упрашивать Натансона прекратить бесчеловечный эксперимент, но тот и слышать не хотел.
— Ну что вы, Машенька, такая сердобольная?! Поймите, спасая одного пьяницу, который все равно помрет под забором, мы лишим надежды на выздоровление многих людей во всем мире!
На следующее утро Борис Абрамович решил все-таки успокоить медсестру и, купив пышный букет сирени, зашел в палату.
— Уж вы простите меня, Машенька, но, как говорится, наука требует жертв. Ведь мы в полушаге от открытия!
— Конечно, доктор, я все понимаю, хотя всю ночь не спала, — ответила медсестра. — Вы старший, вам и решать.
— Вот и славненько, — воскликнул довольный Натансон и пошел к двери.
— Ах, как прекрасно пахнет сиренью! — вдруг послышался за спиной мужской голос.
Обернувшись, он понял, что фраза была произнесена Кондратом, который поднял крышку капсулы и обвел всех веселым взглядом.
— Как же так, Мария? Вы же мне обещали ничего не делать с экспонатом! — возмутился Натансон.
— Да клянусь вам, Борис Абрамович, я тут ни при чем! И ночью здесь никого не было.
— Ну тогда кто же?! Не ИсИн же? Хотя, — врач подошел к аппарату и стал считывать его программу. После некоторой паузы Натансон молча, в растерянности вышел из палаты.
Через две недели Никонов выписался из клиники и устроился на работу к Вересову, а еще через полгода женился на медсестре Машеньке. Живут они счастливо, только иногда она слышит, как муж ночью с кем-то разговаривает во сне на непонятном ей языке. И еще замечается за ним некоторая странность: когда Кондрат подвыпьет лишнего, начинает доказывать друзьям, будто бы материального окружающего мира вовсе нет, а все ощущения выдает из себя серая субстанция — человеческий мозг. Если отключить от него органы чувств, то не будет ни света, ни звука, ни вкуса, а все земное пропадает. Как только Никонов приступает к изложению своей теории, собутыльники, многократно ее слышавшие, понимают, что им пора уходить.
А Натансон все еще безуспешно пытается докопаться до причины нарушения заданной программы и принятия ИсИном самостоятельного решения.