Каждый, кто хоть раз сталкивался с советскими товарами неизбежно задавался вопросом: «Обувь — для мутантов! Мебель — для горилл! И КАК, чёрт возьми, я должен держаться за квадратную рукоятку?!» Подобные восклицания стали практически народным фольклором, отражающим всеобщее недоумение перед… причудливой эргономикой советских изделий.
В свете этого не может не возникать закономерный вопрос: неужели создатели этих предметов не понимали, что творят и пускают в серию? Почему всё, от одежды до техники, было настолько неудобно, а подчас — ещё и неработоспособно? Давайте разберёмся, как же так вышло, что страна, запускавшая людей в космос, не могла создать хотя бы один удобный бытовой прибор.
Ладно, это уже преувеличение — но, согласитесь, хороших образцов вроде пылесоса «Ракета» или холодильника «Орск» было на порядки меньше, чем откровенно-лавкрафтианского ужаса.
Талантливые, но бессильные: советская школа промышленного дизайна
Удивительно, но в СССР существовала мощная система подготовки промышленных дизайнеров. Специализированные институты, такие как ВНИИТЭ, регулярно выпускали настоящих профессионалов своего дела. Эти специалисты создавали потрясающие прототипы бытовой техники и мебели, которые могли составить конкуренцию лучшим западным образцам.
Стоит лишь взглянуть на советские каталоги или репортажи с ВДНХ (увы, здесь я их привести не могу из-за проблем с авторскими правами, но те лежат в свободном доступе Сети) — там можно увидеть удивительно элегантные чайники с плавными линиями, эргономичные утюги… Даже на удивление эффектную — особенно с поправкой на шпонированный ДСП и бакелит в качестве единственного доступных материалов — мебель. Многие из этих образцов даже доходили до малых серий, демонстрируя, что советские дизайнеры прекрасно понимали принципы удобства и красоты.
Однако между выставочным образцом и массовым производством лежала пропасть, преодолеть которую удавалось единицам. Творческие замыслы дизайнеров раз за разом разбивались о суровую производственную реальность, превращаясь в те самые неудобные изделия, которые мы все так хорошо знаем и помним.
Путь от замысла до воплощения
История создания типичного советского бытового прибора напоминала захватывающий триллер с печальным финалом. Начиналось всё обычно за здравие: талантливый дизайнер вместе с конструктором разрабатывали, например, фен «Ветерок» — с плавными обтекаемыми формами, эргономичной ручкой и интуитивно понятным расположением элементов управления. На этом этапе будущее изделие выглядело многообещающе, вызывая восторженные отзывы на выставках и получая одобрение экспертных комиссий.
Первые проблемы начинались уже на этапе согласования производства. «А давайте ручку сделаем прямой — меньше пресс-форм нужно», — предлагал технолог. «Зачем столько пластика тратить на обтекаемость? Корпус можно и покомпактнее сделать», — вторил начальник цеха. «Кнопку поставим стандартную прямоугольную, у нас таких много на складе», — добавлял снабженец. Каждое такое предложение сопровождалось убедительными экономическими выкладками, против которых трудно было что-либо возразить.
На каждом этапе согласований первоначальный дизайн претерпевал всё новые изменения, теряя одну за другой свои отличительные черты. От изначальной концепции оставался лишь бледный призрак, зато экономия достигалась по всем статьям. Производственники торжествовали: себестоимость снижена, технологический процесс упрощён, использование материалов оптимизировано.
На финальной стадии вступает в действие ещё один фактор: необходимость выполнения плана любой ценой. Даже если изделие получилось откровенно неудачным, его всё равно запускают в производство — ведь план нужно выполнять, а времени на доработку нет. В результате потребитель получает продукт, который прошёл через множество компромиссов и упрощений, утратив почти все достоинства первоначального дизайна.
Более того, часто даже те немногие элементы дизайна, которые удаётся отстоять, искажаются в процессе производства. Допуски становятся шире, качество материалов — ниже, а контроль качества — формальнее. Когда горит план, ОТК, вдообавок, «закрывает глаза» на заусенцы и прочие недочёты. В итоге покупатель получает очередной неудобный советский фен, который становится ещё одним подтверждением стереотипа о советской эргономике. И это ещё до того, как серийное изделие начинают добавочно «оптимизировать».
Рационализаторы спешат на помощь
Система поощрения рационализаторских предложений изначально задумывалась как двигатель прогресса. Предполагалось, что работники будут предлагать инновационные решения, улучшающие производство и качество продукции. Однако на практике всё свелось к простой формуле: любое удешевление производства — это хорошо, независимо от того, как это влияет на конечный продукт.
За каждое предложение по экономии полагалась премия, что превратило рационализаторское движение в погоню за копеечной выгодой. «Рационализаторы» беспрестанно упрощали конструкции, заменяли материалы на более дешёвые, убирали «излишества» — и получали за это награды, пока потребители мучились с результатами их «оптимизации».
Типичными примерами такой «рационализации» стали повсеместные квадратные ручки вместо анатомических, неудобные рычаги управления, жёсткие сиденья без эргономического профиля. Каждое такое «улучшение» приносило копеечную экономию и премию автору, но в сумме превращало советские товары в образцы антиэргономики.
Классический пример — замена округлых рукояток на прямоугольные: меньше операций при производстве, проще технология, ниже себестоимость. То, что держать такую ручку было категорически неудобно, никого особо не волновало — ведь в отчётности фигурировала внушительная сумма сэкономленных средств.
Более того, зачастую одно «рационализаторское» предложение тянуло за собой череду других: упростив форму детали, можно поменять и связанные с ней узлы, что порождало новые идеи по «оптимизации». Получался своеобразный снежный ком, катившийся по наклонной в сторону всё большего удешевления и упрощения.
Дефицит и план любой ценой
После косыгинских реформ, окончательно переведших экономику на рельсы «социально-ответственного госкапитализма», советские предприятия получили относительную свободу в принятии производственных решений. Казалось бы, это должно было привести к повышению качества продукции — ведь заводы теперь могли сами определять, как им работать. Однако в условиях тотального дефицита произошло прямо противоположное.
Зачем тратить время и ресурсы на доводку продукции, если «склад» возьмёт любое количество любого качества, да ещё с полной предоплатой? А продавцы прекрасно понимали: любой товар не то что с полки улетит — две трети можно продать вообще «под полкой» или через фарцу в три цены, и всё равно возьмут. Более того, в условиях дефицита даже откровенный брак находил своего покупателя. Предприятия могли позволить себе пропускать через ОТК партии с явными дефектами — всё равно купят без рекламаций.
К тому же, план — а он, при всём «раскрепощении» предприятий, остался — куда проще перевыполнить, выпуская больше продукции похуже, чем меньше, но лучше. А это — прямой путь к госпремиям и повышениям для всех причастных. Стахановское движение получило неожиданное продолжение: теперь передовиками производства становились те, кто умел максимально упростить технологический процесс и выдать на-гора как можно больше единиц продукции, невзирая на их качество.
В результате, когда ритейл буквально вырывает из рук всё, что попадает на прилавки, гораздо выгоднее выпустить двести тысяч кривых, косых и совершенно непрактичных изделий, загрузив производство «под завязку» и перевыполнив план, чем изначально заложенные сто восемьдесят тысяч качественных товаров. А если при этом до потребителя доходила и часть отбракованной продукции — что ж… Таков путь.
Чисто теоретически, такая система не должна была быть, уж простите за тавтологию. Потенциал «бракогонства» был учтен при создании «новой экономики» — возвраты и непродажи в зачет плана не шли (и, тем более, не приносили прибыли заводу) — но здесь вмешался «фактор дефицита», убрав эту регулирующую систему. В результате производители получали гарантированный сбыт независимо от качества своих изделий.
Наследие Системы: корни проблемы
Однако возникает закономерный вопрос: кто в этом виноват? Заводы и рационализаторы? Вряд ли — у них всё скупали совершенно добровольно. Чиновники? Да тоже, вроде, нет. Потребители? Тем более! Корень зла, на мой взгляд, крылся в запрете любого некритического импорта, наложенном на сверхпозднюю индустриализацию и дополнительно усугублённом перекосом в пользу ВПК.
Если бы не было дефицита, и с полок не сметали всё подряд — не было бы и фенов с квадратными ручками. Рацпредложения принимались бы с оглядкой на то, как они повлияют на продаваемость товара. В условиях реальной конкуренции производители были бы вынуждены думать не только о количестве и себестоимости, но и о качестве и удобстве использования своих товаров.
По крайней мере, в теории (!) — ибо практику мы не узнаем уже никогда.
Косыгинские реформы, по идее, были нацелены именно на это — достижение баланса количества с качеством, насыщение рынка по более-менее рыночным принципам. Ведь централизованное планирование уже откровенно не справлялось (в том числе — с вопросом качества), а на автоматизацию не было денег. И реформы действительно сработали — но со стрелкой, смещённой целиком и полностью в «количество» из-за зияющей пустоты на рынке… При этом всё равно фундаментально неспособные эту пустоту «заткнуть».
Ирония заключается в том, что система, созданная для удовлетворения потребностей граждан, в итоге породила продукцию, которая этим потребностям прямо противоречила. Гонка за количественными показателями, за «валом», превратила советский промышленный дизайн в свою противоположность — вместо создания удобных и красивых вещей он стал инструментом производства товаров, максимально удобных для производства, но не для использования.
Впрочем, советская экономика и её реальная (не)эффективность, равно как и её причины — тема весьма дискуссионная, так что на этом и остановимся. Дабы в комментариях не разверзся холивар.